Нефть утратила свою уникальность как товара. И, возможно, навсегда. Экономист Дмитрий Прокофьев рассказывает о том, почему экс-министр финансов Алексей Кудрин, предлагающий приватизировать нефтяные компании, прав – и почему это ничего не изменит.

 

В ожидании дефицита

Министр финансов «тучных нулевых» прав не потому, что «частное лучше государственного», а «свобода лучше несвободы». Кудрин прав потому, что нефть – фундамент российской экономики – утратила свою уникальность как товара. И, похоже, навсегда.

На протяжении всего ХХ века нефть была уникальным товаром для мировой экономики – и не только потому, что двигатели внутреннего сгорания вращали колеса танков, пропеллеры самолетов и винты линейных кораблей. Хотя роль нефти как источника энергии для передвижения делала ее место в экономике совершенно особенным: практически не было альтернатив с сопоставимыми потребительскими свойствами. Спрос на нефть стабильно рос десятками лет и продолжает расти сейчас – в среднем на 1-2% в год.

Все привыкли жить в ожидании дефицита нефти: война на Ближнем Востоке, авария в Мексиканском заливе, какие-нибудь выходки очередного безумного диктатора со скважинами – все это могло спровоцировать внезапное сокращение предложения. А для того, чтобы увеличить предложение и удовлетворить спрос, нужны были многомиллиардные инвестиции и годы работы. В случае избытка нефти на рынке снижать добычу тоже никто не торопился – операционные издержки нефтепроизводителей были не настолько высоки, чтобы заморачиваться с остановкой нефтяных качалок – проще было дождаться нового скачка цен. Нефтяники мыслят десятилетиями.

 

Без уникальности

Но в 2000 году шейх Ахмед Заки Ямани, экс-министр нефти Саудовской Аравии, сказал свои знаменитые слова: «Каменный век закончился не потому, что кончились камни. Нефтяная эра закончится не потому, что кончится нефть». Менее известно продолжение его фразы: «Через 30 лет здесь будет огромное количество нефти, но не будет покупателей». Рынок сырья – это рынок покупателей в большей степени, чем продавцов, потому что эти покупатели владеют технологиями, превращающими нефть во что-то полезное.

Длительный период высоких цен на нефть привел к буму инвестиций в новые технологии добычи, эффективность двигателей внутреннего сгорания и альтернативные технологии производства и хранения энергии.

Рост эффективности и снижение стоимости электрических батарей начали превращать электромобиль в реальную экономическую альтернативу. Нет, на электромобили мы пересядем не завтра, их доля на рынке будет измеряться единицами процентов еще долго. Но появление массового электромобиля означает, что нефть перестала быть безальтернативным товаром.

В свое время подобная штука случилась с углем. В XIX веке кто владел углем, тот владел миром. Уголь был главным топливом и важнейшим стратегическим ресурсом на протяжении двухсот лет, до самого начала XX века. Но потом «угольная монополия» оказалась разрушена новыми технологиями. Кстати, теми, которые были связаны с нефтью как с источником энергии. При этом глобальный спрос на уголь не переставал расти никогда, он растет и сейчас, но уголь превратился в обычный биржевой товар, с жесткой конкуренцией производителей по себестоимости.

Другим фактором, «снявшим корону» с традиционного нефтяного бизнеса, стали технологии добычи сланцевой нефти. Благодаря сланцевому рынку, на котором действует множество небольших частных компаний, Соединенные Штаты смогли сменить Саудовскую Аравию в роли мирового swing producer – стабилизирующего поставщика, который контролирует существенную долю рынка и может с минимальными издержками увеличивать или сокращать предложение продукта на рынке. Одна из причин – в особенности сланцевых месторождений: в силу малых размеров бурение новых скважин не является капиталоемким. Соответственно, объемы добычи могут быть также быстро увеличены путем бурения новых скважин без каких-либо серьезных капитальных затрат. Это отличает их от больших скважин на традиционных месторождениях.

Сланцевая добыча в США отличается коротким инвестиционным циклом и непрерывно снижающейся себестоимостью. От инвестиционного решения до появления нефти на рынке проходит всего несколько месяцев.

Именно поэтому сделка ОПЕК и России по ограничению роста добычи нефти не принесла ожидаемых результатов – ну, если не считать таковыми рост числа буровых установок в США. На что рассчитывали страны ОПЕК и примкнувшая к ним Российская Федерация? Уменьшим добычу – и уберем с рынка избыток предложения, обрушивший цены в 2014-2015 годах. Ценой немалых усилий к соглашению присоединилось рекордное количество стран – 21, в том числе столь экзотические, как Южный Судан или королевство Бруней.

Но запасы продолжили рост. Сегодня рост сланцевой добычи в США, а также новые проекты в Канаде и Бразилии в сумме дают 1,4 млн баррелей дополнительной нефти в сутки, полностью покрывая новый спрос. Ещё 0,5 млн баррелей ежедневно намерена добавить Ливия, освобождённая от квот ОПЕК.

Чего не учли нефтяные государства – что сегодня мы имеем дело с фундаментальным изменением нефтяного рынка. Большинство драйверов цен оказались вне сферы влияния стран ОПЕК и России.

 

В новом старом мире

Поэтому, чтобы предсказать динамику нефтяного рынка, достаточно смотреть на динамику количества действующих буровых установок в США. Когда цена падает ниже операционных затрат, количество установок быстро снижается. Когда цена поднимается выше, количество установок резко увеличивается. И если раньше для устранения дефицита нефти требовалось несколько лет, то теперь это вопрос полугода. Сейчас в США уже 20 недель подряд растёт количество активных буровых платформ. Причём объёмы добычи на этих установках уже больше, чем в 2014 году, когда аналогичный объём добычи приходился на более чем 1600 платформ.

При этом, согласно данным Агентства энергетической информации США, эксплуатация месторождений в тех районах, где преобладают сланцы, обходится примерно на 25-30% дешевле, чем в 2012 году. Помимо этого в разы повысилась производительность скважин.

В результате заметно снизилась цена нефти, при которой американские сланцевые месторождения остаются рентабельными. Согласно оценке Goldman Sachs, в 2014 году средний уровень безубыточности был выше $80 за баррель, а в 2016 году – только $55. Goldman Sachs ожидает, что в 2018 году производительность сланцевых скважин повысится на 3-10%, а уровень безубыточности снизится до $50.

Как замечал директор Центра сырьевой экономики РАНХиГС, российский экономист Петр Казначеев, современный нефтяной рынок переживает период серьезной трансформации: «Это будет в большей степени рынок венчурного капиталиста и ученого-изобретателя, чем рынок чиновника и генерала. Для многих добывающих стран, где производство организовано по старой традиции (Россия, к сожалению, относится к их числу), переход к новой системе будет болезненным. Вертикально интегрированные госкорпорации и режим ручного управления нефтегазовым сектором слабо адаптированы к глобальной гонке инноваторов».

Малые и средние частные компании производят 56% всей нефти и всего газа в Соединенных Штатах. Количество таких компаний составляет 13 тысяч. Именно эти независимые компании, находящиеся между собой в жесткой конкуренции, и есть главная движущая сила сланцевой революции.

Сегодня ряд правительств пытаются заняться децентрализацией нефтяного рынка, привлекая частный капитал и допуская к месторождениям международные компании. Шаги в этом направлении предприняты в Мексике, Иране, Нигерии и Бразилии. Саудовская Аравия готовится к публичному размещению акций своей суперкорпорации Saudi Aramco – это будет самой большой приватизацией в истории.

Собственно, это и имел в виду Алексей Кудрин, когда говорил о приватизации нефтяной отрасли. К сожалению, люди, которые сейчас действительно распоряжаются доходами от российской нефти, не имеют никакой мотивации к изменению текущего положения дел.

 

«Наверху» все хорошо

Рассуждая о возможном преодолении нефтяной зависимости, мы не вполне отдаем себе отчет в ее глубине. За последние 25 лет доля нефти и газа в экспорте поднялась с 40% до более чем 70%, если в 1999 году доля доходов бюджета от экспорта нефти составляла всего 18%, то в 2014 она уже превышала 50%. И это без учета «косвенных» доходов, например, НДС, пошлин и акцизов на импорт, закупаемый на нефтедоллары.

Очевидно, что поступавшие от углеводородного экспорта деньги было выгоднее инвестировать в нефть и газ, чем во что бы то ни было еще. Получив углеводородные сверхдоходы, государство монополизировало прибыльный бизнес. А госкомпании, они такие – уничтожают конкуренцию во всех сферах, где появляются. Монополии не могут быть эффективными, отсюда и естественный рост тарифов – потому что неэффективность монополий нужно как-то компенсировать. Рост тарифов потянул вверх инфляцию, которая сопровождала российскую экономику на протяжении всего этого времени.

При этом, если рассмотреть отдельно «не нефтяную часть» российской экономики, то мы увидим, что самостоятельно она не развивается. Деньги от экспорта нефтепродуктов и газа были получены огромные. Но даже с учетом этого мощного нефтяного катализатора рост «не нефтяной экономики» в «тучные» 2003-2008 годы в среднем составлял 1,5% в год. Не нефтяной ВВП начал падать еще с 2008 года, а с 2013-го начал сокращаться и совокупный ВВП. Падение цены на нефть на 45% с лета 2014 года вызвало падение импорта на 50%, сокращение потребления в основных областях в России на 30-55%, рост цен в среднем на 30-40%, падение курса рубля в два раза, падение ВВП в номинальном выражении в долларах примерно на 40% – основные показатели оказались скоррелированными с ценой на нефть практически на 100%.

Но экономисты могут сколько угодно рассуждать о пагубности ресурсного проклятия – верхушка общества, занятая перераспределением сырьевых доходов, чувствует себя превосходно.

Если за последние два года у наших сограждан, получающих 20-40 тысяч рублей в месяц, доходы упали на 17,5%, то у богатейшей прослойки они выросли почти на 10%. А в «Обзоре финансовой стабильности», выпущенном Центральным банком, написано, что доля проблемных и безнадежных кредитов достигает максимальных значений в строительстве и торговле – секторах, тесно связанных с внутренним потребительским рынком. Зато, подсказывает ЦБ РФ, надежнее всего давать кредиты компаниям, которые занимаются добычей полезных ископаемых и производством электричества, газа и воды. И это все, что нам нужно знать.